*   *   *
Да разве чужого научишь

Так чувствовать осень, как мы!..

Идут бесконечные тучи

На Русь, как батыевы тьмы.


Им встречь, побледневший, суровый,

Как вырос из голой земли,

Алешею, сыном поповым,

Встал храм Покрова на Нерли.


И ты, среднерусская роща,

Почуяв лихую игру,

Дрожишь, словно рыжая лошадь,

На мокром осеннем ветру.

 

                ЧЕРНЫЕ АИСТЫ

Не знаю, небыль это или быль,

Но почему-то кажется поныне,

Что каждый черный аист — белым был,

Пока не обгорел в огне Хатыни.


Они стоят под вечер на лугу,

Как на погосте партизанском вдовы.

Им вечно помнить красную пургу

Над крышами гнездилища людского.


Они из той войны не улетят —

От мертвых гнезд, от срубов обгорелых...

И все выводят черных аистят,

Хоть каждый раз и ожидают белых.

 
                         *   *   *
Зачем «среди шумного бала» тисками тоски

Тревожно и горько нам сердце сжимало не раз?

Зачем по ночам нам порою морочат мозги

Вопросы, что встали за много столетий до нас?

 

А всё потому, что над каждым зияет звезда

Отверстьем от пули, пробившей небесную твердь,

А все потому, что иначе настанет беда,

Нагрянет потеря, которая горше, чем смерть.

 
Зачем наши души сгорают багряной листвой

И вешней листвой каждый раз воскресают опять?

Зачем нам даровано кровное с миром родство?

Наверно, затем, чтоб друг друга могли мы понять.

 
И пусть оступаются грешные наши друзья,

Но смерти равно — отступаться от грешных друзей...

И все же мы верим, хоть вроде и верить нельзя, —

Хотя бы самой изувеченной вере своей.

 
Зачем, как провалов, стыдимся мы легких побед,

И наши любимые раны лечить не даем,

И, в город чужой приезжая однажды чуть свет,

Обличия улиц и лица в толпе узнаем?

 
Нет, это не прихоть, а просто единственный шанс —

Надежду добыть из отчаянья, память — из тьмы.

Иного нет выхода, выбора нету у нас,

Как в век нелюдской хоть на малость

                                                          остаться людьми.

 

                        КАРАМЗИН


Веди, как Нестор, летопись державы,

Бессмертью предавай дела владык.

Деяния сии достойны славы:

Не только подвиг — самый срам велик.

А если хворь Россия-мать почует,

То лекари-умельцы тут как тут:

Родимый край радеючи врачуют —

То пустят кровь, то рвотное дадут.

И вновь здоровый русский дух пирует.

Что б ни случилось, будет он спасен!

Не страшно даже то, что сплошь воруют, —

Ведь прекратят, когда растащат все...

 

                            *   *   *

Боли моей не поймете,

Если душа слепа...

Сказано в анекдоте:

«Русский — это судьба».

 
Это судьба — я русский.

С первого в жизни дня

Русские перегрузки

Взвалены на меня.

 
Вряд ли я богоизбран,

Но до креста от родин

Звездам, лесам и избам

Кровно необходим.
 

Горней духовной жаждой

Вспоенный, как дождем,

Необходим — как каждый,

Кто на Руси рожден.

 
В пору и вьюг, и радуг,

В радости и в тоске

Главный ратай и ратник

Именно я — как все.


Стало быть, все осилю,

Жизнь, как страду, пройду...

Ибо предать Россию —

Это предать судьбу!

 

                             МОЙ НАРОД


Я — частица твоя, плоть от плоти,

Мой народ — весельчак и герой,

Меткий в слове — и ярый в работе,

Непокорный — но грозной порой

Выполнявший сурово и свято

Самый жесткий, свинцовый приказ...

Никогда не просивший пощады.

Даровавший пощаду не раз.

 

              ВЕРНИТЕ ИМЯ СТАЛИНГРАДУ!


Звенят литавры и награды,

Звучат красивые слова...

Верните имя Сталинграду —

Есть у него на то права!

 

На грудь Мамаева кургана

Ложатся клятвы и цветы...

Героев кровь — не безымянна

И тем отлична от воды.

 

Давно сказать бы громко надо,

О чем с оглядкой говорим:

Верните имя Сталинграду,

Ему не нужен псевдоним!

 

Здесь по отчаянью и страху

Ударил — и Отчизну спас —

Стальной приказ: «Назад — ни шагу!»,

И не забыть нам — чей приказ,

 

На чьих плечах сутуловатых

За всё ответственность была...

Верните имя Сталинграду,

С которым в бой Россия шла!

 

То имя годы не запашут,

У мира в памяти оно,

Хоть в час недобрый с карты нашей

Насильственно устранено.

 

Пред совестью, пред всем, что свято,

Спешите выправить вину —

Верните имя Сталинграду,

Как повернул он вспять войну!


                            *   *   *

Старик безногий

С Золотой Звездой...

Я сыну прошепчу:

«Смотри — Герой...»

Но вдруг запнусь,

Как будто за межу,

И званье полностью не доскажу.

Я пред тобой немею от вины,

Герой несуществующей страны,

Добытчик кровной славы и побед

Советской Родины, которой нет.

 

Ты за нее

Под ливень пуль вставал.

Ты за ее свободу воевал,

Но, о свободе без конца трубя,

Твои потомки предали тебя.

И ты уже за некою межой —

Не нужный никому и всем чужой,

Как будто

И солдатский подвиг твой

Вдруг отменили

Вместе со страной.

И, словно боль

В отрезанной ноге,

В душе мозжит и ноет: «СНГ»...



                        *   *   *

Вечный огонь

              на могиле солдатской погас:

Те, кто погиб,

              расплатиться не могут за газ.

Те ж, кто позволил,

              чтоб Вечные гасли огни,

Сраму не имут —

              а значит, мертвы и они.

...Павшие шепчут:

             «Жива ли родная страна,

Если Победа

             сегодня «Газпрому» должна?..»

 



                         *   *   *

 

Где наш дом — во вчера или в завтра?

Русь во лжи, во злобе и в огне.

Мы — бомжи бардака и базара,

Мы чужие в сегодняшнем дне.

 

Страшен день этот и ненормален,

Будто мир Пикассо и Дали.

В нем подонков святыми назвали

И в пророки воров возвели.

 

В нем разорвано все, что скрепляет

Разум — с совестью, душу — с лицом,

И собрат в нем в собрата стреляет,

Но себя же сражает свинцом.

 

По чьему замышленью лихому,

Для бесовского блага чьего

Мы однажды проснулись без дома,

Хоть и не покидали его, —

 

На незримом очам пепелище,

Без надежды, креста и звезды?..

Вдруг любовь наша сделалась нищей

И напрасными — наши труды.

 

Где наш дом — во вчера или в завтра?

Или, может быть, вовсе нигде?..

Но и демоны те, что внезапно

Захватили сегодняшний день, —

 

В нем они не хозяева тоже,

Хоть считают себя за господ:

Их суетами путь разгорожен

Для кого-то, кто следом идет.

 

Он, тяжелыми звякнув ключами,

Время в камере черной запрёт...

И его гробовое молчанье

На пороге раздастся вот-вот.


 

                            ЦВЕТЫ

 
От суеты до суеты,

От слепоты до слепоты

Глядел, как голые цветы

Цвели в припадке.

Шел от цветов дурман, как дым,

И чуял я нутром своим,

Что с ними — или с остальным —

Не все в порядке.

 

Цветам нельзя такими быть —

Пылать, как будто в голос выть,

Глаз не ласкать — наотмашь бить

Цветам негоже.

Как счетчик Гейгера в руке

Орет при тысяче рентген,

Как волчья жалоба в пурге —

Мороз по коже, —


Как на шоссе, где поворот,

Знак восклицательный встает,

Цвели цветы — однажды в год

Знаменьем грозным.

Но накатила суета,

Но наступила слепота,

И я не понял ни черта.

А понял — поздно...                      

                           15.02.86.

 

                                 *   *   *

 

Взгляд подниму: в ветвях звезда цветет.

И вдруг, как серый волк, с тоски завою.

Россия, край мой! Как меня гнетет

Предчувствие прощания с тобою!

 

Россия! Не дозволь сойти с ума

От снов дурных, что еженощно вижу:

Нет, я не уезжаю — ты сама

Ждешь с нетерпеньем выездную визу...

 


                                 СВОБОДА

 

В стакане муть — не видно дно...

Свободу хлещем, как вино,

По-черному и по-дурному...

Уже нам все разрешено,

Как безнадежному больному.



 

                          ГЛАВНЫЙ ВОПРОС

 

Как жить собираешься,

русский народ?

Все меньше детей,

но все больше сирот. 

 

                              МИГ  ОТЧАЯНИЯ

 

На стыке вздыбленных веков,

В злобе и горе

Мы — корабли без моряков

В открытом море.

 

Но ветер гарь несет с полей

И свищет в уши:

«Вы — моряки без кораблей

На мертвой суше...»

 

 

                               БЕНДЕРЫ, 1992

 

Мне черед не пришел

                              излечиться от черной печали

Мимолетным укусом

                              горячей свинчатой пчелы.

Я бывал под обстрелом,

                              но пули в меня не попали —

Видно, лакомой целью

                              персону мою не сочли.

 

Привередница-смерть

                             не меня избрала в кавалеры,

Молодым и красивым

                             отдав свою царскую ночь.

И оставила мне

                             изувеченный город Бендеры:

Позабыть невозможно —

                             и помнить порою невмочь.

 

Эта память ночами

                            в виски мои тычется тупо,

Будто в камере тесной

                            пытает один на один.

И в упор на меня

                            всё глядят распростертые трупы,

И усмешкою скалятся

                            черные пасти руин.

 

Мне даров от щедрот

                            никогда не вручала удача —

Ни любви королев,

                            ни достойных бессмертия строк.

Только в горле драло

                            от сухого беззвучного плача:

Не успел, не догнал,

                            не достал, не осилил, не смог...

 

Что ж, настала пора

                            долгожданным везеньем упиться:

Самых лучших скосило,

                            а я уцелел под огнем.

Вот такая удача:

                            я дожил до братоубийства,

И не вышибла пуля

                            из черепа память о нем...

 


                     ПЛАЧ ИВАНА-ДУРАКА


Поле-полюшко не лемехом разорано,

А враждою междусобною разорвано.

И не бросили в него златое семя, но

Только кровью и свинцом оно засеяно.

 

Только кровью и свинцом оно засеяно,

И не вскормит ни Кольцова, ни Есенина.

С бранью братья на меже ножами режутся,

С плачем беженцы бредут навстречу беженцам.

 

С плачем беженцы бредут навстречу беженцам...

Слепотой ты всходишь, полюшко, и бешенством.

Ощетинилось ты голода колосьями,

Прорастаешь дыбом вставшими волосьями.

 

Прорастаешь дыбом вставшими волосьями,

А давно ли ты ломилось хлебом к осени!

Но из пахаря-народа душу вынули,

И без семени ты, поле, и без имени.

 

И без семени ты, поле, и без имени.

Я не спас тебя от бесов — ты прости меня!

И казнят тебя незваные оратаи —

Расхрабрившиеся вороны носатые.

 

Расхрабрившиеся вороны носатые

Все расклевывают плоть твою распятую,

Все кричат мне: «Не дождешься воскресения!»

Где найти мне для посева горстку семени?

 

 

                           ЖВАЧКА


Чтоб жизнь тебе казалась не жестокой,

Чтоб дрыхнуть без тревог порой ночной,

Храни и пестуй, как зеницу ока,

Во рту баланс кислотно-щелочной!

 

А ежели тебя раздумье горбит

И невезуха проедает плешь,

То, значит, не жуешь ты жвачку «Орбит»

И не изведал вкуса «Winterfresh».

 

Не предавайся мыслям злым и мрачным,

Плоды цивилизации вкуси!

Из человека — стань животным жвачным

С клеймом хозяев новых: «гой еси».

 


                             *   *   *

 

До чего ж худы и хмуры

Эти зайцы, мишки, волки!

Свои собственные шкуры

Продают на барахолке.

 

С голодухи, а не сдуру

Каждый верует, что все же,

Деньги выручив за шкуру,

Он без оной выжить сможет.

 

Да и наша доля — та же:

Душит нас нужда все туже,

Вот и тащим на продажу

Лица, голоса и души.

 

 
                               *   *   *

 

Светлым полднем и полночью темной

Душу горечь терзает и стыд:

Почему я не киллер наемный

Иль хотя бы не просто бандит?

 

Им нелегкое выпало счастье,

Но с пути их вовек не свернешь.

У них властвовать учатся власти,

И пример с них берет молодежь.

 

И разносится в телеэфире

Гимн героям убойной страды:

«Наша мафия — лучшая в мире,

И по праву мы ею горды!»

 

Я шепчу себе: «Что ж ты, зараза,

Жизнь свою так преступно сгубил —

Никого не ограбил ни разу,

Никого никогда не убил?..»

 

                                *   *   *

Телевизоров блевотина,

Лжи газетные дожди...

Отвори мне правду, Родина,

От неправды огради!

 

В этой жиже обесстыженной,

В липкой подлости сплошной

Что могу я — с верой выжженной

И со связанной душой?!

 

Но кричит очами синими

Мне Россия: «Защити!

Дай мне правду, кровный сыне мой,

От неправды огради!..»

 


                               *    *   *


Кого мне было у икон

Молить о помощи в поклоне,

Когда расстреливал ОМОН

Моих друзей на стадионе?

 

И не исчадья адских недр

Из танков нас «мочили» метко...

Вне человека — Бога нет.

Нет Сатаны вне человека.

 

 

                            ГОЛГОФА

 

Эта судорога бледного лица —

Будто ломит от бессонницы виски...

Запрокинутые в небо голоса

Навсегда остекленели от тоски.

 

Жадно сушит раскалившийся песок

Пот со лба, с ладоней кровь, слезу из глаз...

Что ты сделал, человече! Как ты мог

Дать нам, проклятым, спасения соблазн!

 

Неужели ты не знал, что нас распнут

Тем соблазном, точно черные персты,

На евангелиях всех твоих иуд

Эти, ставшие священными, кресты?!

 

 

                 ТОРЖЕСТВО ДЕМОКРАТИИ

 

Вчера человека убили

В Москве среди белого дня —

Совсем незнакомого, или

Знакомого, или меня.

 

Скончался мгновенно он, или

Помучился пару минут...

А если вчера не убили,

То завтра, конечно, убьют.

 


                       КАРАТЕЛЬ

 

1.

Чтобы совесть не била, как током,

В миг, когда открываешь огонь,

Назови человека — подонком,

Назови человека — врагом.

 

По мишеням, живым и открытым,

Выплюнь пули оскаленным ртом.

Назови человека — бандитом,

Красной сволочью, русским скотом.

 

Не взбунтуются сердце и разум,

Как затвор, подчинится язык...

Ведь не зря в тебя вместе с приказом,

Вместе с водкой — вогнали ярлык.

 

Он нужней снаряженья любого,

Он тебя защищает, спецназ,

От людского прицельного слова,

От огня человеческих глаз.

 

Чтоб уверенно, неутомимо

Бить, стрелять и шагать по крови,

Соплеменника, согражданина —

Быдлом, швалью, толпой назови,

 

Вырежь клейма, как сталь ножевая,

На живой человечьей судьбе...

Нет, я смерти тебе не желаю!

Мой палач, я желаю тебе,

 

Чтоб отныне слова ты иные

Ни понять и ни вспомнить не смог:

«Бог. Страдание. Нежность. Россия.

Брат. Любимая. Мама. Сынок».

 

2.

Он шел Москвой, как волк, оскалясь.

Он смерть, как похоть, источал.

И АКС — железный фаллос —

Похабным символом торчал.

 

Он взял страну свою насильно,

По-скотски, зло, как не свою.

В оргазме выплеснул в Россию

Свинца тяжелую струю.

 

Но в срок из чрева монстр зачатый

Исторгнется, разверзнет рот,

Пред ликом матери распятой

Отца-насильника сожрет.

 

                           4 ОКТЯБРЯ


Рыча, броня вползла на мост

И жерла навела...

А женщина за сотни верст

Мосты свои сожгла.

 

Снаряд по зданью, как таран,

Ударил из ствола...

Она взглянула на экран —

И лезвие взяла.

 

Как белый парус, дом дымил,

От выстрелов дрожа...

И в жирном дыме гибнул мир,

И с ним — ее душа.

 

Дым в небе плыл и тек в реке,

Свет застя, вырастал...

И полоснула по руке

Заточенная сталь.

 

За взрывом взрыв во прах и тлен

Размалывал тела...

И кровь у женщины из вен

Неслышимо текла.

 

И Бог простил ей этот грех

И прочих сто грехов —

Ведь с кровью мучеников тех

Ее сливалась кровь.

 

Плыл, будто облак, белый лик

Над гневом и огнем...

Ее спасли — в последний миг.

И Родину спасем.


 

                         ЭТОТ ДЕНЬ
                    4 октября 1993 г.


Как бред, стыдоба душу застит,

Скребется ужас у дверей.

И мы, живые, в полной власти

Хлебнувших крови упырей.

 

Лишь смерть, смердя, идет свободно

По улицам под свист свинца...

Запомни этот день: сегодня

На наших лицах нет лица.

 

                          МОЛИТВА УБИТЫХ

 

Ты прости, о Господи,

                            тем, кто нас расстреливал,

Кто под ноги подлости

                            кровь ковром расстеливал,

Кто не ведал, что творил,

                            да и тем, кто ведали,

Кто сородичей давил

                            танками «победными»...

Но и нам прости ты, Господи,

                            что уж мы их — не простим:

Смертным срамом, казнью страшною,

                            лютой местью отомстим.

 
 

 

                       СПИРАЛЬ БРУНО

 

Нам хотели устроить концлагерь,

Хищной проволокой обнеся...

Но свобода багряные флаги

Ветром полнила, как паруса!

 

Без воды, без тепла и без света,

Но с решимостью и правотой —

Стала площадь у Дома Советов

Самой вольной в России землей!

 

Вместе все и в отдельности каждый,

Обитатели этой земли —

За своих угнетенных сограждан

С рабством духа мы счеты свели.

 

И в прицельном чужом перекрестье

Рядом с нами вставали на пост

Пограничник, не сдавшийся в Бресте,

И Гагарин, коснувшийся звезд.

 

Над полями и над городами,

 Знак давая грядущему дню,

Полыхало советское знамя —

Древо воли на русском корню.

 

Сквозь экраны пробившись иудьи,

Сквозь карателей черный кордон,

Встали с нами свободные люди

С разных верст и из разных времен.

 

...И, продав себя в рабство навеки,

Стадным страхом смердя, как дерьмо,

Стыли в «зоне» духовные зэки —

Против нас, за спиралью Бруно.

 

 

                         *   *   *

 

Все шепчу, шепчу в ночи слепой:

«Что с тобой, Россия, что с тобой?»

Не персона — целая страна

Раздвоеньем личности больна.

Мечется, и плача, и хрипя,

И сама не узнает себя,

И сама себя не узнает,

И сама себя наотмашь бьет,

И сама себя не хочет знать...

Раздвоилась Русь, и не понять,

Истинная — эта? Или та?

А посередине — пустота.

Русь, я вскормлен молоком твоим,

Лишь с одной душой, с умом одним.

Не двуличный я впитал язык

И раздваиваться — не привык.

Забери единственную жизнь,

Но — сама в себе — соединись!

 
 

                      БАЛЛАДА

 
Я видел: раннею порой

Пустились в путь браты и други:

Один глазастый, да безрукий,

Другой с руками, да слепой.

Пошли, увечны, но не робки,

Похожие, как близнецы.

И перед ними стлались тропки

Во все края, во все концы.

 

А вслед им крикнули: «Куда?!

Да вы же сгинете, калеки!»

Но вдаль, под стать узкоколейке,

Легли бок о бок два следа.

Текли года, сплывали даты,

Юнцы дожили до седин...

И вдруг однажды в час заката

Пришел назад из двух — один.

 

Один из двух пришел назад

(Их лиц мы все же не забыли) —

Оборван, тощ и сер от пыли.

Но при руках и при глазах.

Свидетель я: вершилось чудо,

Когда входил он в каждый двор,

Одним касанием врачуя

Изломы судеб, злобу, хворь.

 

Но не промолвил он меж тем

Ни слова — лишь глаза светились

Тоской. И кто-то,

                    вскрикнуть силясь,

Едва шепнул: «Да он же нем!»

Я понял: будет тайной вечной,

Где был он, что перестрадал,

И от кого, лишившись речи,

Нечеловечий принял дар.

 

Не скажет нам — в который миг

Они решили, братьев двое:

Один пожертвует собою,

Чтоб смог дойти второй из них.

Дано ли нам узнать когда-то,

Что видела во тьме звезда:

Слепой ли руки отдал брату

Иль зрячий брату дал глаза?..


 

                  *   *   *

 

Я — яблоко твое, страна.

Впитал я сок ствола,

И сторона одна — красна,

Другая же — бела.

 

Но мне ли, Родина, хулить

Двухцветный свой налив!

Как белый с красным разделить,

Мне плоть не разрубив?

 

Я — православный атеист,

Я — красно-белый плод,

Кондовый русский коммунист,

Советский патриот.


 

                       *   *   *

 

В своем краю — уже почти бомжи.

В своем роду — уже почти что сироты...

Но все ж — не рано ль нам могилы вырыты?!

На вас, ворюги, выродки и ироды,

Нужда и злость нас точат, как ножи.

 
 

                        ЗАПОВЕДЬ

 

Ты от крика ослеп и от света оглох.

Над тобою стальное кружит воронье.

Только Богу известно — но скажет ли Бог? —

Где удача твоя и спасенье твое.

 

Обожжет тебя холод, иссушит вода,

Раскаленная вьюга залижет следы.

Это счастье твое, что с тобою беда!

Это редкостный шанс — стать сильнее беды!

 

Пусть безлюдье тебя обступило толпой,

Жизнь скупа на покой и на боли щедра, —

Но целительна боль, но смертелен покой,

И столетье вражды меньше мига добра!

 


                                *   *   *

 

Снова клены горят листвой —

Словно в красных леса крестах,

Словно госпиталь полевой

Развернулся в сырых лесах.

 

Насторожена тишина.

Что во взгляде очей ее?

То ли завтра опять война,

То ли только учения?

 

Прорастает, видать, во мне,

Что в отцовской судьбе прочел:

Был он ранен на той войне,

Стал военным потом врачом.

 

Шрамы лет не сотрешь с лица,

Но над трудной моей порой

Вновь осенняя рощица

Милосердной стоит сестрой.

 

                 ТЕОРИЯ ВЕРОЯТНОСТИ

 

У бомб и у снарядов

                            слабость есть:

Им дважды не попасть

                            в одну воронку...

И ты, земля моя, неуязвима

В сплошной кольчуге

                            прежних попаданий.

 

 

                               *   *   *

 

Жили мы, не пряча глаз от Вия,

Шли сквозь мор голодный и расстрел...

Странно мне, что мы еще живые, —

Видно, спьяну Вий недосмотрел.

 

Он ушел, тот Вий по кличке Борька —

Отдохнуть под старость захотел.

И взамен взвели на трон киборга,

В чьих мозгах — компьютерный прицел.

 

Спрятаться б, забиться в гущу стада —

Больше всех нам, что ли, сгинуть надо?!..

Что же мы опять идем на «вы»,

Под прицел, не опуская взгляда,

Не клоня бедовой головы?!

 

 

 

 

                               *   *   *

 

Кому вы готовите цепи,

Кому вы грозите тюрьмой?!

Мы дети бурана и степи,

Мы вскормлены млечною тьмой.

 

Мы нынче смиренны как будто...

Но с яростью плети тугой

Бутоны набата и бунта

Раскроются лютой пургой.

 

И ни отстреляться, ни скрыться

Вам будет уже не дано,

Когда из пурги наши лица

Проступят светло и темно.

 

Какая же ложь нас обманет,

Чья сила сумеет унять,

Когда из терпенья восстанет

Степная, буранная рать!

 


               ЭТО МНЕ СУЖДЕНО…

 

Я совсем ни при чем —

                       не расстреливал честь и свободу

И в побоище том

                       не предательством сам уцелел.

Не позорил собой

                       ни страну, ни родню, ни работу —

Я совсем ни при чем.

                       Я простой человек на земле.

 

Я во всем виноват!

                      Осудите меня и казните —

За всевластие лжи,

                      за Отчизну в крови и золе!

Пусть прожгут меня взглядом

                      замученной веры глазницы.

Я во всем виноват,

                      ибо я — человек на земле.

 

Это мне суждено —

                      стать ничтожной пылинкою света,

Что на чаше весов

                      всей погибельной тьмы тяжелей,

Тем солдатиком щуплым,

                      которому имя — победа.

Это мне суждено,

                      ибо я человек на земле.

Ко второй части