II. Двойная радуга
ПРЕВЫШЕНИЕ СКОРОСТИ
Куда уносишься душа,
От суеты, как от пожара?
Всё барахло подорожало,
А ты не стоишь ни шиша.
Ведь ты — не импортный товар
И не влиятельный товарищ,
Ты дефицитов не достанешь,
Одни иллюзии творя.
Ведь ты слаба, ведь ты растешь
Почти из ничего, из блефа —
Из состраданья, жажды неба,
Из чувств, которым чужд расчет.
И ты уносишься, душа,
К чудным словам, к старинным храмам,
К истерзанным ручьям и травам —
Туда, где ты еще нужна.
...А может быть, пьяна и зла,
Спешишь в рискованном полете
Сломать хребет холеной плоти
В отместку за ее дела?
МЫ
Филологи, усердные умы,
Вам каждый слог — для размышленья пища..
Есть в языке местоимение «мы»,
И без него язык наш был бы нищим.
Любые книги обратятся в прах
У времени глухого под пятою.
А это слово — как костёр в горах,
Что наравне зажжён с ночной звездою.
Произношу местоимение «мы» —
И нету злобы, зависти и тьмы.
Короткий звук — а без него нельзя,
А без него и лето кровь остудит.
«Мы» — это значит: лучшие друзья.
«Мы» — это значит: любящие люди.
Мы друг за друга отдаем долги,
За каждого из нас — мы все в ответе...
А если «мы» звучит, как «мы — враги»,
То верный враг скучать не даст на свете.
Произнесу местоимение «мы» —
Как на свободу вырвусь из тюрьмы.
Но иногда дыханье пустоты
Обдаст висок при повторенье новом:
Все меньше лиц, что святы и чисты,
Взгляд памяти за этим видит словом.
Разорван круг, пути искривлены
Забвением и обоюдной ложью...
Произношу местоимение «мы»,
Как всуе повторяю имя Божье.
Я шепотом, почти уже немым,
Произношу местоимение «мы»...
* * *
Когда в равнодушной и чуждой толпе
Тебя погоняют дела,
Должно же однажды открыться тебе,
Что рядом — твои зеркала!
И вдруг отразят на бегу, на лету
И этот прохожий, и тот
Твою немоту, и твою глухоту,
И руки в оковах забот.
Когда на кого-то с ножом и дубьем
Пойдешь ты под «мать-перемать»,
Дай Бог тебе в вороге лютом твоем
Свой зверий оскал увидать.
И, может, подъятая дрогнет рука
Пред клятым твои двойником.
И, может быть, ты, не ударя врага,
Заколот не будешь врагом.
Когда твоя женщина плачет навзрыд,
Кругом пред тобою грешна,
Дай Бог, чтобы зеркалом горьких обид
Тебя отразила она!
И может быть, ты не отринешь ея,
Когда, ваши боли связав,
Дрожит, как вина и как слабость твоя,
Ее золотая слеза...
Когда пред тобою родное дитя
С котенком беседу ведет,
В нем детство твое проступает, светя,
Как будто бы Китеж из вод.
Живешь на земле от лица до лица,
В родных и чужих отражен,
Ты — зеркало матери, эхо отца,
Лик рода из толщи времен.
МАМА
Седой мужик, от бурь и драк уставший,
Средь суеты, средь прозы бытия —
Вдруг удивлюсь, что стал намного старше,
Чем ты была, когда родился я.
Но, дней и лет отмеривая версты,
Я все ж твой дар не промотал дотла
И до сих пор умею видеть звезды,
Что щедрость материнская зажгла.
И есть еще во мне добро и сила,
Чутье глубин и жажда высоты..
Да, жизнь, конечно, мудрости учила,
Но понимать её — учила ты!
Любовь, работа, праздник баррикады
Мне истину открыли. В том она,
Что сердца моего лихие траты
Твоей душой оплачены сполна.
За то, что жизнь моя не заплутала
Меж пепелищ и в будничной пыли,
Тебя благословляю, как начало
Моей России и моей Земли.
Как стосковавшаяся птичья стая
К гнездовью возвращается домой,
К твоим ладоням, мама молодая,
Сын припадает, взрослый и седой.
* * *
Октябрьские леса — худые сети.
Я упустил сквозь них свои года.
Какой простор настал на белом свете,
Какая наступила пустота!
И с грустною естественностью тою,
Что каждый раз как будто бы навек,
Витают над башкой моей седою
Последний листопад и первый снег.
ЕЛЕНЕ
Все жестче путь, все ниже небосвод,
Все чаще не мечтаю, а— итожу.
Вселенная души из года в год
Сжимается шагреневою кожей.
Но вглядываюсь я в твои черты,
Потерянное обретая снова:
На свете всём, сестренка, только ты
Хранишь, как жар костра, меня — былого.
Хранишь меня, как я тебя храню —
Свет золотистый в доме полутемном...
И вновь мы вместе в давнем том краю —
В просторе детства, в космосе огромном,
Где меж цветов плутает стрекоза,
Где сопки за околицей теснятся...
Как нежно лечишь ты мои глаза
От слепоты усталого всезнайства!
Давай же нынче черный хлеб родства
Запьем надеждой чистой, как когда-то.
Храни судьба тебя, моя сестра,
Что никогда не предавала брата!
СЕСТРА
Пока на голоса мы песню пели,
Хлеба заколосились и поспели,
Явилась осень, и весна сплыла,
Пока аккорды чередою длились,
Созвездия на небе изменились,
И горы пали в прах, и Божья милость,
На землю снизойдя, опять ушла.
Пока звучало наше двухголосье,
Лист не успел качнуться на березе,
И капли ливня, соскользнув с листа,
Чуть слышно шлепнуть оземь не успели,
И замер над рекой прыжок форели...
Но в тот же миг, как песню мы допели,
Все сразу стало на свои места.
* * *
Потерь не лелеять, потех не хотеть...
Баюкая душу, как дочь,
Сидеть у костра и на пламя глядеть,
Покуда не кончится ночь.
Едва ощущая и звездную тьму,
И черные горы кругом,
Побыть во Вселенной совсем одному —
Точнее, на пару с костром.
Он красен, как сердце, и жив, и горяч,
И целую ночь напролет,
Как будто бы в ребрах, он бьется в горах—
Не мечется, не устает.
И вот уже нет моих свар и сует
Пред пламенем зыбким его,
Растраченных лет, и дешевых побед,
И даже меня самого.
А утро завертит свой будничный вздор,
Базар свой... Но все ж до утра
Не дух и не плоть я, а просто — простор
С трепещущим сердцем костра.
ИМЯ
...В парке дуб колдует, никнет ива,
Кроны, словно облаки, клубя.
Я твое присвоил парку имя,
Он отныне — имени тебя!
Мимо нас в метро по нашей ветке
Станции топочут, как слоны.
Все они однажды и навеки
Мною в честь тебя наречены.
Словно мышь, из темной норки-ночи
Высунула мордочку звезда...
Если подманить ее захочешь —
Именем своим покличь тогда.
Ну а мне для счастья надо мало:
Чтоб в людских волнах под ветром дня
Снова ты плыла, как пролетала,
Парусником имени меня!
* * *
«Даже спутники не мчатся
По прямой...
Дай мне время стосковаться,
Милый мой!
Дай мне пору не для тела —
Для души,
Чтоб не думала — летела...
Не спеши!
Ходишь ты за мною следом,
По пятам...
Подожди — сама победу
Я отдам!
Не общедоступной девой,
Не женой —
Дай побыть мне королевой,
Милый мой!»
СОНЕТ ДЛЯ МАРИИ
Москвы клавиатуру тронет осень,
Адажио неслышное творя.
Рукой прозрачной в дар тебе приносит
Извечную сонату сентября.
Языческая речь календаря
Душе расскажет все, что та попросит.
Естественна сегодня грусть твоя –
В ней ясность яблонею плодоносит.
Оставь дела, остынь от суеты,
Чтобы порхнул в глаза легко и сразу
Кленовый красный лист, как SMS.
И так его прочтешь, быть может, ты:
«Неправда, что совсем уже заказан
Алисе взрослой вход в Страну Чудес».
ИЗ ПИСЬМА
...Привет тебе от тающей Москвы,
Где веет ветер, синий и крылатый,
Где часа ждут, как в скорлупе цыплята,
В набухших почках огоньки листвы!
Привет тебе от суеты сует,
От вечной, вещей, вешней лихорадки,
Чьи приступы когда-то были сладки —
И так горьки на переломе лет!
Привет тебе из города, что днесь
Замызган, искалечен и унижен,
Торгашеством и ложью обесстыжен,
Где вроде нет души — но все же есть!
Да, есть она — пусть даже не видна,
Как пульс реки, текущей подо льдами.
И, разжигая свой зеленый пламень,
Ее из плена выпустит весна.
И потому — привет тебе от слез —
От чистых слез московских первых ливней,
От памяти, наивной и счастливой,
Не о былом — о том, что не сбылось...
НЕСВЕРШЁННАЯ ПОВЕСТЬ
...И, на лету поймав короткий взгляд,
Я понял вдруг, что приобрел — потерю,
Как самородок чистоты червонной
В заброшенном отвале отыскал.
Растерянный внезапною находкой,
Я опустил глаза — и поднял вновь
К твоим глазам. Но там уже одна
Была мольба о том, чтоб я — не понял...
А просто встреча двадцать лет спустя
Товарищей по университету,
Приятелей, сокурсников — не боле,
Ничем иным не связанных тогда,
Лишь аурой симпатии веселой
Двух юных, остроумных и незлых
Людей, которым нечего делить —
Ни счастья общего, ни общей боли.
Есть только разве в памяти мазок:
Сентябрь, пора студенческой «картошки»,
Да песенка с заезженной пластинки,
незапно в танце сблизившая нас.
Потом куда-то в кузове машины
Мы рядом ехали. Ты, задремав,
Склонилась тихо на мое плечо
И светлой прядью щеку щекотала...
Ей-Богу, я не знаю, почему,
Пройдя сквозь годы, рухнувшие браки,
Сквозь смерть иллюзий, каторгу газеты,
Мы встретились, как будто двадцать лет
Шли лишь затем, чтоб увидать друг друга;
Как будто бы стремились воротить
Потерянную первую любовь,
Не сбывшуюся в юности меж нами...
Избави Бог от пошлости такой:
Изображать, что вдруг вернулась юность,
Что мы вольны переиграть «по новой»
Всё, сделав вид, что жизнь не прожита!
Нет, не дано забыть и отменить
То, что сбылось, свершилось, воплотилось
Инако, независимо и порознь...
Но словно горькой радости родник —
Сознание, что среди всех потерь,
Таких же независимых и разных,
Потеря есть, что на двоих — едина
И несвершённостью своей светла.
...Короткий взгляд, как будто плод запретный
С невидимого древа... А потом —
Застолья звон, с сынишкою возня,
Необязательные разговоры...
А в женщине с короткой рыжей стрижкой
Отчаянная девочка дрожит,
Как отражение в пруду осеннем
Березки желтой, срубленной давно.
Я всё нафантазировал, наверно,
И на перроне, видно, лишь помстились
Мне те слова извечной, звездной силы:
«Как хорошо, что ты на свете есть!..»
ДВОЙНАЯ РАДУГА
Зеленый пламень мая.
Грозою мир омыт.
И радуга двойная
Над городом парит.
Как будто бы судьбою
По случаю весны
Невстретившихся двое
На небе сведены.
И встали средь пути мы,
Уставя в небо взгляд...
Идут мужчины мимо
И женщины спешат,
И светом брезжат лики
Под коркой суетной.
Они — земные блики
От радуги двойной.
ДОЖДЬ В ГОРОДЕ
За стеклами синие, красные, желтые пятна —
Дома, светофоры, киоски, машины, зонты...
Как много мне видно в окно —
и как мало понятно,
Когда у автобуса окна дождем залиты!
И так же растерянно с улицы нас наблюдают
Зонты, светофоры, машины, киоски, дома.
Как много им видно, как мало они понимают!
Цветастые тени в автобусе сходят с ума.
И смутную радугу эту внутри и снаружи,
Пока она движется, мимо мелькает пока,
В себя принимают глазастые синие лужи —
Им всё интересно, да память у них коротка...
ПОРТРЕТ
Как это просто — ясный лоб
Завесить челочкою черной,
Сиянье прикрывала чтоб
Звезды святой и обреченной.
Хоть век не тот, чтоб быть святой,
Но в том грехов ее причина,
Что нежностью и чистотой
Она больна неизлечимо,
Так долго и светло больна
Свободой, что страшней неволи,
Натянутая, как струна,
Меж гордостью и бабьей долей.
(И это видно — прячь не прячь,
Хотя она упорно прячет.
Но чувствуешь, что ты — палач,
Затем, что не слепой, а зрячий.)
Так выделена меж людьми,
Как будто догола раздета.
Вдруг кажется — взорвется мир,
Когда струна порвется эта.
И зреет страх, во мне крича,
Когда с бравадой панибратской
Юнец беспечный в жажде ласки
Обнимет тонкие плеча,
Обтянутые водолазкой...
СОВРЕМЕННЫЙ РЕКВИЕМ.
Одна из нас.
С ней было так легко нам!..
Нальем стаканы.
Свечку запалим.
Она сожгла себя
Пред телефоном,
Как Будда,
Безучастным и немым.
РЕПЕТИЦИЯ
Скрипка птицей ручною порхнула к плечу...
Что, скрипачка, глаза свои прячешь?
Погляди на меня — я увидеть хочу,
В ноты щуришься ты — или плачешь?
Скрипка, иволга, только не проговорись!
Клюй с листа эту нотную горстку...
Как суров, отрешен и сутул гитарист —
Будто плотник, строгающий доску!
Как усердно тебя он не видит в упор,
Сам себя зарывая в работу,
И как горько гитарный аккорд «ми-минор»
Обнимает скрипичную ноту...
ПИСЬМО ОЛЬГИ В КЕМЕРОВО
«Эти семь любовных лет –
Семицветный счастья свет,
Радуга среди Сибири...
Говорю — то «есть», то «были»,
И живу меж «да» и «нет».
Дань плачу календарю.
Наши годы и мгновенья,
Как букет, в твой день рожденья,
Я самой себе дарю.
Вот — свободна. Вот — горда....
Только эти холода
Вдруг присыплют память солью.
Двух близнят ращу и холю —
«Навсегда» и «никогда».
Под снега ушли дожди.
Все как надо... Но порою
Не с тобой — с самой собою
Хоть на «вы» переходи.
* * *
Где волосы твои бедовые,
Плескавшиеся по плечам,
Возлюбленного которые
Захлестывали по ночам?
Ты их отрезала, отрезала —
Такое было утро трезвое.
Не он ушел — сама ушла,
Почуяла, что не нужна.
И щеголяешь резкой стрижкою,
С подростком схожая, с мальчишкою,
Который никогда не плачет,
Но это ничего не значит.
LOVE STORY
Когда мы повстречались и влюбились,
Сказали нам, что мы с луны свалились.
И затрубили радостно слоны,
Приветствуя свалившихся с луны.
Когда сердечной страстью мы горели,
Сказали нам, что мы офонарели.
И звезды в небесах вскричали: «Ах,
Нам так светло светить при фонарях!»
Когда же мы друг друга покидали,
Нам ничего про это не сказали,
И не было ни звезд и ни луны,
И улетели в Африку слоны.
* * *
Передернула зябко плечами —
Холода настают, холода...
Знаю: многих в пути привечала
Золотая твоя нагота.
Пусть мещанство, щетинясь и щерясь,
Прошипит про разврат и про «страм» —
Не распущенность это, а щедрость,
Что сродни родникам и кострам.
Но как горько судьба одарила —
Снова быть, проводив за порог,
Незабвенной и неповторимой —
И непонятой, словно пророк.
У ЗЕРКАЛА
Как усердно ты силишься быть «молодцом»,
Не расслабиться и не сплошать!
Но из зеркала глянет чужое лицо
Безучастно, как лунный ландшафт.
Не печалься, красивая! Это со зла
Строит козни зеркальная гладь —
Просто очень не любят они, зеркала,
Одиноких людей отражать.
МОГИЛА ЛЕТЧИКА
Вековечен удел,
но тебе он казался нелепым —
Быть одной только верным,
пускай и не сыщешь родней..
Улетал от земли,
изменял ей с молоденьким небом
И бессовестно, нагло
гордился изменой своей.
Но пропеллер, как знак бесконечности,
встал над могилой,
Иль как два лепестка,
на которых гадали, любя...
Бесконечно и нежно
земля тебя, парень, любила,
И, дождавшись однажды,
ревнуя, убила тебя.
* * *
Слова у песни поменяй,
поставь, какие хочется,
названья улиц дорогих,
как письма, разорви.
И не зови по именам тоску и одиночество,
а назови свободою,
покоем назови.
И к ним придет иная суть
вослед за псевдонимами.
И жизнь покажется легка,
как будто нет потерь.
Одни лишь эти имена
нас делают ранимыми.
И тот — мудрец, кто их забыть
однажды захотел.
Велят свобода и покой
вчерашним днем не маяться,
своих любовей имена,
как листья, сбросить в срок.
От одиночества с тоской
есть верный путь избавиться —
всех тех забыть, с кем весел был
и не был одинок.
На прошлых болях — слой белил...
Просторен день, и ночь чиста.
И с переменою имен
уже не важно знать,
что тем, кому ты сам дарил
тоску и одиночество,
велят свобода и покой
тебя не вспоминать...
* * *
От белого снега
слеза голубая в глазах,
От быстрого бега
полозья запели, скользя.
Гривастая тройка,
куда разлетелся возок?
Избраннику рока
назначил свидание рок.
Орел — или решка?
Монета упала ребром.
А Черная речка
маячит уже за холмом.
«Не лепо ли бяше»
одуматься, поворотить?!
«Наташа, Наташа,
ты свет мой — ты будешь светить!»
У дома на Мойке
еще не толпится народ,
Но лета не многи
тому суждены, кто поет.
Горячие лета,
поющих полозьев следы...
От крови поэта
в снегу заалеют цветы.
Но долг твой и право —
за правду идти до конца.
Российская слава,
тебе ли бежать от свинца!
Твой дух не смирится —
без чести бессмысленна жизнь.
И в рудах сибирских
товарищи шепчут: «Держись!»
Последнего вдоха
еще не настала пора,
И день, как эпоха,
почти бесконечен с утра.
Он пишется резко
по снегу гусиным пером...
Но Черная речка
маячит уже за холмом.
* * *
Полночи мгновенный час
И любви прибой...
«В мире главное сейчас —
Это мы с тобой.»
Вспышкою объятия
Светится постель —
Для ракеты ядерной
Лакомая цель.
* * *
Я навряд ли покаюсь, пока
Ворожит мне тропинка кривая.
И плутаю в чащобе греха,
Выходить из нее не желая.
Угодив ненароком сюда,
В эти щедрые заросли-сети,
Объедаюсь, не зная стыда,
Самой сладкой малиной на свете.
И душою не падаю ниц
Перед будущей карой бесстрастной.
Продолжайся, загул без границ,
Чародействуй, безумствуй и здравствуй!
Не извергни меня, не отринь...
Лучше сгину с тобою, раздавлен
Наступленьем продажных святынь
И коммерческих исповедален.
Надежде безнадежной вторя...
ВЕНОК СОНЕТОВ
1
Еще друзья привычно в разговоре
Обоих вместе называют нас.
Но мы уже как будто про запас
Храним друг друга... Души на просторе,
Сбежав тайком, как сквозь дыру в заборе,
Гуляют порознь — уж который раз!
Хоть наш костер пока и не погас —
Тускнеет золото в его узоре.
А жили ведь так слитно, так любя!
Но в темный час в сомнениях тверёзых,
Обняв тебя, бессонно, допоздна
Порой пытаю самого себя:
По праву ль звук земной и неба отзвук
Соединяют наши имена?
2
Соединяют наши имена
Те улицы, где мы с тобой бродили,
Обнявшись; ночи те, что проводили
Мы как во сне мгновенном, но без сна.
И та луна, та самая луна,
На блики чьи твои ладошки были
Похожими, когда по мне скользили,
Нам наливала юного вина...
Спеша утешить, хлопнет по плечу
Приятель мой, длинноволосый ветер:
Мол, выше нос, не кисни, старина,
Всё образуется!.. А я молчу.
Мне просто нечего ему ответить.
Ведь я уже один, и ты одна.
3
Да, я уже один, и ты одна,
Хоть мы еще встречаемся покуда.
Так пьяный раб граненого сосуда
Страдает, морщится, но пьет до дна.
Нет ты еще совсем не холодна!..
Но где оно, то ощущенье чуда
От первых встреч? Страсть, верный наш Иуда.
Вот-вот предаст нас — подошла б цена.
Уже ушли на совещание судьи.
Я знаю их — неправедных, слепых,
И потому уверен в приговоре.
Коль от любви не умирают люди,
Ждет умиранье сами чувства их.
Нам это станет очевидно вскоре.
4
Все это станет очевидно вскоре:
Что нынче мы живем вчерашним днем.
Там были мы действительно вдвоем.
Оглянешься: единый путь проторен!..
И где-то вдалеке чуть чую корень
Всего, что мы изведали потом.
А может статься, изначально в нем
Со счастьем вместе угнездилась горечь?
И тайно, исподволь по ствольным жилам
К ветвям и листьям потекла она,
Прокрадываясь в наши дни и зори,
Свой тихий яд в обоих нас внедрила....
Хлебать ее нам вдоволь и сполна
В просторном одиночестве, как в море!
5
В просторном одиночестве, как в море,
Где есть свобода, но опоры нет,
Где берег нереален, будто бред,
Ни с ветром, ни с теченьями не споря,
Блуждают тыщи душ. Здесь кто-то с горя
Пьет беспробудно, будто дал обет;
Другой замкнулся, как анахорет,
В работе, в книгах; третий же, упорен,
Себя больным не хочет признавать —
Хохочет громко, без конца хлопочет
О чем-то... Лишь в глазах тоска видна,
Какую суждено и нам понять,
Когда, уже созревших одиночек,
Нас друг от друга отнесет волна.
6
Нас друг от друга отнесет волна,
И мы уже противиться не станем —
Лишь, удаляясь, мимолетно глянем...
Теперь какая важность — чья вина!
Она напополам расчленена,
Уменьшена в два раза расставаньем
И, может, очень скоро утром ранним
Совсем сойти на нет обречена.
Вчера пусть остаётся во вчера!
Расставшись навсегда, стыда не имут —
Им будто новая душа дана.
Под противоположные ветра
Зашитые полотнища подымут
Корабль «Он» и парусник «Она».
7
Корабль «Он» и парусник «Она»...
Так отстраненно, словно речь — о ком-то,
А не о нас; не наша будто кода
Звучит, стихая, хоть пока слышна.
Что ж, в общем, музыка сочинена
Не хуже прочих. А теперь покорно
Ждем: канет звук последнего аккорда —
И прирастет на свете тишина.
...Ну да пора на вещи глянуть просто:
Всё совершилось в миллиардный раз.
Себя не вознося и не позоря,
Признаем: лишь помстилось первородством
То, что однажды повенчало нас, —
Обычнейшая из людских историй.
8
Обычнейшая из людских историй,
К которым мир давно уже привык, —
Неслышная. Так чей-то личный крик
Нельзя услышать в стадионном хоре
Тысячегорлом... Но не в громкой ссоре —
В спокойном охлаждении двоих
Трагедия. Любви их мертвый миг —
Песчинка; но таких чем дальше — боле
Ссыпается в просторный трюм Земли.
Когда-нибудь проснемся — и заметим:
Уже через края... Каким богам
Тогда молиться, чтобы помогли
Земле доплыть с тяжелым грузом этим
К иным, еще неясным берегам?
9
К иным, еще неясным берегам
Нас тянет неосознанно — и порознь.
Каких-то новых откровений поросль
Сквозь дымку ожиданья мнится там.
Как будто стоит «Отворись, Сезам!»
Сказать — и он откроется, как полюс,
Неведомыми радостями полнясь
И обновляя душу, словно храм.
Там прошлое сойдет водою талой,
И свежий, чистый проблеск по виску
Скользнет, пришельца нового приветив...
Но вновь не к несвободе ли усталой,
Не в новую ли скуку и тоску
Погонит нас свободы горький ветер?
10
Погонит нас свободы горький ветер,
Обоим души надвое деля.
Разлука хмуро встанет у руля.
«Куда рулишь, разлука?» Не ответит.
Хоть есть земля другая на примете
У каждого; но все же та земля
Для парусника и для корабля
В тумане, и нигде маяк не светит.
И попадем, быть может, не туда,
Совсем не в те, что нынче мнятся, дали.
У Моря Расставаний норов крут:
Здесь каверзно подхватят иногда
Течения не те, которых ждали,
Иные бури паруса взовьют.
11
Иные бури паруса взовьют
Неистово, грозя порвать их в клочья.
И буруны, как будто стая волчья,
На рифах белизной клыков блеснут.
Жить невозможно без душевных смут,
Хотя порой душа покоя хочет;
Но час настанет — и ее источит
Любовных будней ежедневный труд...
А на пустынном берегу былом
Оставшись, тень одна и тень другая
На волны, чаек, скалы и туман
Век будут счастливо глядеть вдвоем,
Про нас с тобою ничего не зная
И взявшись за руки, укором нам.
12
И взявшись за руки, укором нам
Сквозь миражи Москвы, сквозь сквер весенний,
Сквозь сумерки сиреневой сирени
Проходят двое; и по их глазам
Угадываю — был таким и сам —
Неповторимое первоцветенье
Любви. И молча шлю благословенье
Их быстрым дням и светлым их ночам.
Нет зависти во мне, но есть тревога:
Вдруг наш с тобою неостывший след
Возьмут в проводники счастливцы эти?
Не дай им Бог запутаться в дорогах,
На коих ищут прошлогодний снег
Две памяти печальных — наши дети...
13
Две памяти печальных — наши дети,
Которым повзрослеть не суждено, —
Они, как лица старого кино,
Не изменяясь, будут жить на свете.
И, может быть, спустя десятилетья,
Мы, истрепав как платье, не одно
Лицо и чувство, позовем их, но
Не сможем распознать, пусть даже встретив.
Еще мы только учимся терять.
Пусть мастерство явиться не замедлит
(Ваяние потерь — несложный труд!),
Но первая, которой начат ряд,
Больней других, что после незаметно,
Осиротев, по свету побредут.
14
Осиротев, по свету побредут
Все годы наши, будто в клубах дыма,
Стихи мои, и даже горы Крыма,
Парк старый, дом, что нам давал приют...
Любимая! Как он безмерно лют,
Закон, по коему — неповторимо
Все то, что друг во друге обрели мы,
Что люди мигом вечности зовут!
Я нынче не тебя — себя теряю...
И все равно — на дню по сотне раз,
Своей надежде безнадежной вторя,
Невесть кому молитву направляю,
Чтоб нераздельно молвили о нас
Всегда друзья привычно в разговоре!
15
Еще друзья привычно в разговоре
Соединяют наши имена.
Но я уже один, и ты одна,
И это станет очевидно вскоре.
В просторном одиночестве, как в море,
Нас друг от друга отнесет волна —
Корабль «Он» и парусник «Она»...
Обычнейшая из людских историй.
К иным, еще неясным берегам
Погонит нас свободы горький ветер,
Иные бури паруса взовьют.
И, взявшись за руки, укором нам
Две памяти печальных — наши дети —
Осиротев, по свету побредут.
К третьей части