Поэзия Владимира Гревцева - I. Вам, чья жизнь с моей пересекалась

Сердечное спасибо моим дорогим маме и отцу —
Раисе Ивановне и Алексею Ивановичу Гревцевым
чьей доброй заботе и поддержке я обязан рождением этой книги.

I.ВАМ, ЧЬЯ ЖИЗНЬ С МОЕЙ ПЕРЕСЕКАЛАСЬ.

           * * *
Пусть возжаждет жизнь свою пижон
Расписать покрасочней, как сказку...
Мне судьбы не надобно чужой —
Той, что есть, хватает под завязку.

Я хотел бы только — без прикрас,
Но не без души — сберечь строкою
Вас, чья жизнь с моей пересеклась.
Бездною блуждая мировою.

           *   *   *
Пожелай мне счастливой дороги,
Провожая в края без дорог.
Запропавший, усталый, далекий -
Пусть пребуду я не одинок.

Пусть парят и плывут надо мною
Стаи светлых твоих облаков.
Пожелай мне победного боя
Против непобедимых врагов.

Чтоб меня твоя слабость хранила,
Добавляла удачи и сил...
Пожелай мне, чтоб ты не забыла,
Пожелай мне, чтоб я не забыл.

ПОЭТУ ДЕНИСУ КОРОТАЕВУ

Снова строки душою впитаю —
Боль усмешки и счастья печаль.
— Здравствуй, — вымолвлю — вместо «Прощай!»
Стихотворец Денис Коротаев!

Исчезать вдалеке не спеши,
Взбаламученной странствуя Русью,
Сопрягая компьютер и гусли
Сквозняковой музыкой души.

Божий отрок, меньшой мой брательник,
Как отчаянно мир поредел
В час, когда ты скользнул за предел
Вслед прозрений своих запредельных!

Эхо, зеркало, пуль рикошет...
Смерть к бессмертью поэтов ревнует.
Жизнь — мгновенье и вечность рифмует,
Тьму бездонную сводит на нет.

И звенит под соперстием тайны
Соло слова, струны тетива...
Это чушь, что живем однова.
— Здравствуй, — молвлю, — Денис Коротаев!

РЕПОРТЕРУ ЕВГЕНИИ

Жизнь печатными строчками меря,
Под суровым присмотром судьбы
Мы гребем на газетной галере —
Злобы дня добровольцы-рабы.

Крепкой цепью мы скованы вместе,
Безнадежным своим ремеслом —
В море Вечности бренные вести
Словом вписывать, будто веслом.

И на грани перенапряженья
Я ищу тебя взглядом порой,
Благородная женщина — Женя,
Что со мной на галере одной.

Вряд ли слишком сладка твоя доля —
Наравне с мужиками грести.
Мой товарищ по вольной неволе,
Хорошо, что ты есть, — и прости...

Сжаты сроки, и нравы жестоки,
Солон хлеб наш, и нежность горька...
Но опять репортерские строки
Баламутят седые века!

Может, волны от весел мгновенных,
Незаметно плеснувшись вдали.
Подмывают тяжелые стены
Тюрем духа на скалах земли?

Вдруг однажды внезапною мерой
Взмах весельный, короткий, как вдох,
Обозначит рождение эры.
Крах безвременья, смену эпох?

Пусть же нам календарные годы
Не скомандуют весла сушить!
Нам с тобою своей несвободой
Дальней зорьке надежды служить.

Пусть потомкам поведает сага.
Как гребли против лютых ветров
Родовая наследница Блага,
Нищий русский Владыка миров...

I

       РАССКАЖИ МНЕ...
                                  Русскому поэту, блокаднику
                                     Олегу Шестинскому

Нарастают года.
       Скоро будут гекзаметром петь
О Великой Отечественной,
       как аэды в Элладе...
Расскажи мне, Олег,
       как блокаду ты смог одолеть.
Чтоб попробовал я
       устоять в современной блокаде.

Ты по аду прошел
     Петроградской своей стороной.
Передай мне, Олег,
     опыт свой, леденящий и жгучий.
Та война, к сожаленью,
     не стала последней войной —
Слишком люди беспечны
     и нелюди слишком живучи.

Нам казалось: уроки
     учтет победитель—народ,
Заречется навек
     в благодушье своем ошибаться...
Но костлявая снова
     по русским пространствам идет —
Нам приветы разносит
     от Путина и от Чубайса.

Вурдалакам чужим
     изнутри помогли упыри —
И растлили Державу,
     и с братьями братьев стравили.
Вспомнишь зиму блокадную,
     только вокруг посмотри —
Души в лед повмерзали,
     умершие от дистрофии.

Нас на Пресне распяли
     и кровью умыли в Чечне,
Как снарядом и бомбой,
     указом гвоздят и законом...
И рубильником жизнь
     отключают на этой войне
Старикам, и младенцам,
     и детям, еще не рожденным.

Анакондово время
     свивается в петлю опять,
И порою в удушье
     покажется: нет уже сладу...
Но поведай, Олег,
     как в блокаду ты смог устоять,
Вдохнови одолеть
     современную эту блокаду.

       СОРАТНИЦЕ
                                         Круто нам повезло —
                                         в это дикое жить лихолетье.
                                         Счастье выпало нам —
                                         битвы праведной чашу испить.
                                         Мы с тобой на войне —
                                         на великой, на страшной, на Третьей,
                                         И завешано нам,
                                         как отцам — победить. Победить!

                                                                   Людмила Туровская
Да, нынче мы с тобою на войне,
И долго по Руси грозой греметь ей...
Но, горя и дерьма хлебнув вполне
На этой мировой, на этой третьей,

Счастливым быть я как-то не могу:
Пусть ярость праведна, но в горле колом
Она стоит; ведь как мужик — в долгу
Я пред тобой и всем прекрасным полом.

Зло ненавидя и добро любя —
Мне в бой идти, коль вынудили к бою...
Но, женщина, мне больно за тебя,
Как за Ульяну, Лизу или Зою.

От амазонок и от Жанны д'Арк
До лихолетья, в коем обитаю, —
Мужчин в тылу так много в пору драк,
Так много женщин на переднем крае!

Да, заслужили оду, гимн и сказ
Вы, героини, ратоборки правды:
Не на панель, не в «новорусский« класс —
За Родину пошли на баррикады.

Но всё же восторгаться нелегко
Мне женским мужеством — прости за ересь:
У баррикад — не женское лицо
(Как молвить бы могла Алексиевич).

И, замещая в праведном строю
Тех мужиков, кто клейма принял скотьи,
Вы нежность, женственность, любовь свою
На жертвенник борьбы порой кладёте.

Но оттого мой страх ещё сильней:
Вдруг подвиг ваш сиротством обратится
Для красоты, надежды, для детей,
Родившихся — и тех, кто не родится...

Соратницы на линии огня,
Как славно вы врагам народа мстите!
Но говорю вам, голову склоня.
За всех собратьев: «Милые, простите!»

           *   *   *
Остры глаза, как пара синих лезвий...
Художник, ты прозрел! Хвала и честь
Тому, кто смог пронзительно и трезво
Увидеть мир таким, каков он есть.

Но на кого упасть готова с неба.
Как молния, высокая беда —
Увидеть мир таким, каким он не был
И, может быть, не станет никогда?..

НИКОЛАЮ ПРИЛЕПСКОМУ

Фортуна моя дурная,
Отбившаяся от рук:
То голову я теряю,
То голос теряю вдруг.

Над грифом галерно горблюсь,
Но вновь — ни запеть, ни взвыть.
За то, чтоб вернулся голос,
Готов головой платить.

АНДРЕЮ ОБЛОГУ

Неразумно, наверное, это
И нахально, быть может. Но вот -
Безнадежное дело поэта
Лишь одно мне надежду дает.

Не расплата — слова, не зарплата.
Бескорыстие — их естество.
Ничего от тебя им не надо
И не жаль ради них ничего.

*   *   *
Что было доселе
     не сложено мной и не спето,
Душой ошалелою
     складываю и пою.
Нежданной волной
     накатило влюбленное лето
На долю и волю,
     на боль и неволю мою.

Отчаля откуда-то
     и никуда не причаля,
Нечаянным чувством захвачен,
     что я — не один.
И мир, как подстрочник,
     читаю твоими очами,
И вдруг понимаю:
     он все-таки переводим!

В нем птичьи реченья
     так искренни и нетверёзы.
Так ласков без горечи
     утренний голос луча,
В нем радостно внятны
     те знаки, что розы и росы
С тобою мне шлют,
     своей магией белой леча.

Откуда ты, чудо?
     Откуда, влюбленное лето?
Неужто сигнал
     я послал наудачу не зря?
Слова во мне зреют,
     как зерна извечного света.
Нельзя их не молвить тебе,
     хоть сказать их нельзя...

*   *   *

Мир по край залило
     неподвижное время без имени.
Тишина — как стекло,
     и стекло словно только что вымыли.
И мохнатой звездой
     сквозь безмолвие это стеклянное
Светит близкий прибой
     в нашу комнату обетованную.

Между моря и гор
     и горами, и морем забыты мы.
Что им наш разговор
     не словами — телами открытыми!
Ты юна и хрупка,
     легкокрылая лунная летчица...
А что ночь коротка,
     мы поймем, лишь когда она кончится.

*   *   *

Длинноногая и молодая,
Ангел мой и родня во грехе,
Ты озябла, со мною плутая
По железобетонной тайге.

Будто ноты в немом интермеццо,
Кружим с тайной бездомной своей.
Нет ни времени нам и ни места
В днях и толпах нормальных людей.

Или, может, мы так и хотели.
Чтобы нас без следа замело
Площадной суетой и метелью,
Круговыми ветрами метро?
В светотемени бродим, как тени,
С ощущеньем смятенным в душе,
Что в каком-то из новых рождений
Мы опять повстречались уже.

*   *   *
Не дни торжеств, не смену лет, не даты —
На них на всех условности печать, —
А главное, что вправду людям надо, —
Друг друга праздновать и отмечать!

За это стоит подымать бокалы —
Что жизнь причудою своей игры
Во времени, в пространстве сочетала
Душ человечьих странные миры;

За то, что в лабиринтах лет и улиц,
Где не понять, что можно, что нельзя.
Мгновения судеб соприкоснулись,
Шаги сошлись и встретились глаза.

Не для того ль сквозь токи лучевые
Несется по орбите шар земной?
Ты — праздник мой,
               ты — берег, что впервые
Однажды вдруг возник передо мной.

Он неделим, наш мир, и неразменен.
Хочу, его на вехи не дробя,
Как ежедневное свое рожденье,
Сегодня — снова! — праздновать тебя.

*   *   *
«Нет ничего, кроме тебя,
Прочее всё — бред!»
Так я сказал — мучась, любя.
Скудный ловя свет.

Нет ни века, ни года, ни дня.
Нет ни высот, ни недр...
Кроме сплетенных,
             кроме смятенных тебя и меня,
В мире людей нет.

Но понимать — значит терять.
Маяться тет-а-тет.
Нет ничего, кроме тебя...
Да и тебя нет.

*   *   *

Из неволи — свобода яснее видна.
Резче, явственней приоритеты:
И снегов белизна, и ветвей кривизна,
И тоска предвечернего света.

Я увидел из заперти этой глухой
Облака, воробьиные горстки.
Даже тот ненормально красивый прибой.
Что когда-то писал Айвазовский.

И звезду, и большую дурную луну
На расстеленном вширь небосводе...
Из-за этой решетки тебя я одну
Разглядеть не сумел на свободе.

*   *   *

Что же, так нам и мыкаться, что ли,
Разведенным полынью-травой?
Ты — моя запропавшая доля,
Я — удел неприкаянный твой.

Промотав по гулянкам богатство —
Чистой пробы червонной родство,
Что же, так нам теперь и тягаться,
Кто сильнее разлюбит кого?

И, единую нашу, от Бога,
Точно скарб, разделив благодать,
По неверным, по чуждым дорогам —
Что же, так нам теперь и плутать?

Жгуч твой норов, упрям, непокорен,
Можжевельникам горьким под стать…
Но скажи: ампутировав корень,
Чем колючие ветки питать?

Не самих ли себя обманули
Мы, друг дружку списав во вчера?..
Что мне сердце прикроет от пули,
Если нету на месте ребра?

*   *   *

Памяти — по пути с тобой,
К зорьке или до дна.
Я меж других — единственный,
Ты средь иных — одна.

Мир, где любимым именем
Заселена земля,
Можно — сменить и выменять.
Но заменить — нельзя.

Ты — далегляда линия.
Почва моих небес.
Ты моя — неделимая
Верность, и власть, и весть.

Счастлив тем, и не сетую
Я на житье-бытье...
Светлое, несусветное
Горюшко ты мое.

*   *   *
Не грозит мне нищим быть и сирым,
Щедро одарил меня Господь:
Я — Владимир. Я — владею миром.
Всё мое — и дух его, и плоть.

Мне и выбирать приоритеты.
Всё по мерке собственной ценя:
в мире существуешь ты. И это —
Главное богатство у меня.

* * *
Лик электрических часов
Над остановкою автобуса —
Блик одуванчика над глобусом
Глубин бездонных и веков.

Взгляд легкий брошу на ходу
На циферблат за дымкой снежною...
Вокруг Земли сквозь жизнь кромешную
Вновь от тебя — к тебе иду.

* * *
Пилигримом из столицы
Двери леса отворю:
Я привел добра напиться
Душу смутную свою.

И, утешенной без хмеля,
Ей благая будет весть:
Вспыхнет белка в лапах ели,
Точно спичкой чиркнет лес.

Пусть недолго миг продлится,
Только верю я, простак.
Что, быть может, и столица
Мне подаст хороший знак.

В дебрях блочных и кирпичных.
Чудо буднее творя.
Юркнет белкой, вспыхнет спичкой
Стрижка рыжая твоя.

СОЛОВУШКА

Пусть будет кто-то криво усмехаться
И косо пожимать плечьми; но я
С восторгом, что на грани святотатства,
Вдруг песню сочинил для соловья.

На ветках гроздьями слова развесил
И ноты, хоть и знаю наперед:
У соловья своих довольно песен,
Мою — себе навряд ли изберет.

Но в час тревоги зябкой показалось
Мне, что по-татьи в соловьиный сад
Пришли тоска, тревога и усталость.
Петь не велят — и впредь не повелят...

Соловушко, любви и света вестник.
Гордыни нет во мне перед тобой:
Пусть не мою, совсем иную песню.
Любую спой — лишь не сдавайся, пой!

НЕЗНАКОМКЕ

Та ночь осенняя была,
Сплошная чернота...
По электричке ты вела
На поводке кота.

Был кот шкелетины худей —
С боков насквозь видать.
И ты просила у людей
На корм ему подать.

Но грубо весь вагон хамил,
Сводя тебя с ума:
«Коль этот кот тебе так мил,
Корми его сама!»

И из котиных синих глаз,
Исполненных тоской,
Слеза горючая лилась
От черствости людской.

Шла электричка, и по ней
Страданье ваше шло...
И человечнее людей
Животное было.

СЕСТРЕ ЕЛЕНЕ -
В БАННЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

Как же здорово праздновать здесь нам
Помогают вода и жара!
День рождения в бане — естествен.
Смой былые печали, сестра!

В недра щедрые логики голой
Углубиться, душа, не боись:
Разнополюсною, разнополой
Обнаженностью — движется жизнь!

И нагое природы величье,
Как впервой, осознают умы:
Нас ведь сеяли — в голом обличье,
И взошли — неодетыми мы!

Вновь исконно мы искренны станем -
Так, чтоб сердце видать под ребром!
Пожеланье: «А шел бы ты в баню!» —
Нынче светом полно и добром.

Воспарим же во славу Елены
В эти банно-благие часы,
Будем плотью честной вдохновенны
И распаренным духом чисты,

Тронем речью заздравной проточной
Самородное золото лет...
Ах, сестричка, мне ведомо точно:
В банный день ты явилась на свет!

КЛЕН
                                         Ирине Прокофьевой

Клен полыхает во дворе.
Люблю его за щедрость эту —
Всем солнцем, что вобрал за лето,
Вдруг засветиться в сентябре!

А на траве вокруг ствола —
Тем гуще, чем прозрачней крона, -
Как золотая тень от клена.
Его лучистая листва.

Что ж, есть резон хотя б затем
Душе до донца раздариться.
Чтоб озарила чьи-то лица
В ненастье — солнечная тень.

Вот так же хмурою порой
Мне одолеть тоску и горесть
Твой помогает щедрый голос —
Медвяный, летний, золотой.

МУЗЫКА
                                  Анатолию Беляеву

На гитаре души
     распинаем мы струнами жилы,
Чтоб музыка рождалась
     соитием правды и лжи.
Мы не свет, не покой —
     просто-напросто жизнь заслужили.
Это здорово, брате,
     коль ты свою жизнь заслужил.

Слава Богу — на сирой Руси
     нам дано состояться,
В ханстве хамова торжища —
     всё ж на своем устоять.
Всё на свете скупив —
     не купить им певца и паяца.
А купили кого —
     тот уже не певец, не паяц.

Тише шепота песня
     иль громче истошного крика,
Раздается на площади,
     слышится ли из тюрьмы —
Право жить на земле
     заслужила нам наша музыка.
Исполать ей за это,
     и с нею — да здравствуем мы!

Вторая часть

Песни

Поиск

Друзья сайта